|
 Настало время прервать затянувшуюся паузу в теме Фестского диска, благо появились дополнительные подробности. Некоторые из них всего лишь подтверждают старую аксиому, известную в разных, но равносильных формулировках: «Новое – хорошо забытое старое», «Из ничего ничто не возникает» и т.п.
Хотя исследователи Фестской головоломки перебрали многие языки, среди них мне не были известны языки финно-угорские, и тем большим казался риск выдвигать их на роль ключа к истолкованию фестского текста. Однако такой риск уже век назад принял на себя Артур Глее (русская транскрипция его фамилии тоже рискованна). В 1912 г. он опубликовал в Томске «Критские исследования» на немецком языке, где дал интерпретацию текста Фестского диска как западнофинского или древнеэстонского.
Пока это издание мне недоступно, я ничего не могу сказать о причинах, приведших А. Глее к такому выводу. Ясно лишь, что его работа – одна из первых на тему Фестского диска (найденного в 1908 г.), когда крито-микенские тексты еще не были опубликованы и транслитерация, полученная в 2005 г. с помощью этих текстов и вычислительной техники, была невозможна. Тем более удивительной мне видится конкретная географическая локализация лингвистического адреса Глее в Беломорско-балтийском бассейне, совпадающая с моими представлениями.
Другая подробность ближе по времени и касается локализации самого диска, точнее, места его создания. В статье «В гостях у Минотавра» (PC Magazine/RE, 1/2010) я обосновал предположение о Фесте в качестве такого места, и сегодня уступаю пальму первенства Вернеру Наму (Werner Nahm). В 1975 г. он заметил сходство фестских знаков 01 (‘идущий человек’) и 29 (‘голова кошки’) с двумя логограммами линейного письма, которые встречаются только на глиняной табличке PH 8 из Феста, и предположил, что диск был создан в Фесте, то есть там же, где был найден. Это предположение разделяется и другими исследователями.
Возможно, у следующего сообщения также обнаружатся предшественники, что, как я думаю, лишь укрепит его. Оно связано с предыдущими – речь идет о фестском знаке 25 (‘безмачтовое судно’), аналог которого я увидел несколько дней назад среди беломорских петроглифов, выбитых на гранитных плитах. К сожалению, день был облачным, и контур петроглифа не удалось подчеркнуть теневым контрастом на снимке; тем не менее, можно заметить специфическое сходство обоих изображений.
Петроглиф изображает судно (лодку) с тремя людьми; на фестском знаке людей нет, но объединяет их некая деталь на одном из носов судна (корме?). Что она означает, остается неясным как для толкователей диска, так и для толкователей петроглифов; я полагаю, что это – рулевое весло.
Не берусь утверждать, что создатели беломорских петроглифов (и близких к ним онежских) – предки критских «минойцев», хотя стадиально петроглифы предшествуют иероглифам письменности; возможно, оба народа имели общих предков в Беломорско-балтийском бассейне. Тип судна петроглифов трудно представить в условиях Крита, где нет больших рек, а для выхода в море использовались, вероятно, уже мачтовые суда, отраженные в критской иероглифике. В то же время беломорские петроглифы говорят о том, что их создатели выходили в море на своих безмачтовых судах, и фестский знак 25 может хранить память о такой практике.
В Вытегре двое молодых краеведов рассказали, что онежские петроглифы имеют, по их мнению, аналоги в Дельфах. Я воспринял это как еще одно подтверждение роли Севера в генезе эгейской культуры, так как греческая мифология приписывает минойцам основание Дельф на месте древнего прорицалища Геи. В свою очередь, краеведов нисколько не удивила в моем замечании финно-угорская атрибуция минойского языка.
Турки называют Эгейское море Ак-Денгиз, греки – Aspri Thalassa; оба названия значат «Белое море». Венецианцы называли его «Архипелагом», что значит «Настоящее море», но исконное значение должно быть «Белое (прекрасное) море».
Неопровержимое подтверждение северной гипотезе дала мне девятилетняя девочка из Вытегры – не устами, а глазами цвета Белого моря. Она живо помогала своему деду торговать черепками как сувенирами. Черепки эти, извлеченные из строительного мусора, относятся к гребенчатой керамике, считающейся признаком финно-угорской археологической культуры. Если бы не авторитетное мнение двух археологов, я принял бы эту керамику за современную штампованную продукцию – настолько однородными и симметричными были характерные для нее наколы. Отсюда – шаг до штампованных фестских знаков.
Девочку зовут Амалия, и от неожиданности я не сразу вспомнил, что почти так же звали критскую Амальтею – кормилицу Зевса. Вытегорская Амалия пойдет в 4-й класс, ее любимый школьный предмет – математика, а Зевс никуда не денется.
Автор: Александр Рябцев
|
